Чаша страдания - Страница 107

107

После двух часов цитат из Маркса, Ленина и Сталина, лектор наконец забрал конспекты и газеты и сошел с кафедры. Все почувствовали облегчение и мгновенно позабыли, что он выкрикивал, только на лицах многих еще оставалось кислое выражение. Если считать, что преподаватель должен сеять знания и воспламенять интерес, то этот лектор по марксизму-ленинизму добился как раз обратного: студенты не только не получили от него никаких знаний, но цитатами, выкриками и хулой западных ученых он даже насторожил многих: так ли уж им нужны такие знания?

Протиснувшись сквозь толпу, Лиля нашла свою четвертую группу. Декан Жухоницкий включил ее в эту группу в последний день. В общем шуме голосов временно назначенная староста, высокая девушка Таня, называла по списку фамилии, собравшиеся откликались. Все были из разных мест страны, большинство — москвичи, несколько человек из других городов: высокий красивый парень с грузинскими усиками — Тариель Челидзе, затем Миша Бялик из Одессы; было двое демобилизованных в выцветших гимнастерках — Саша Кальмансон и Толя Гурба. Восемнадцатилетним юнцам они казались стариками. Был один тихий парнишка в толстых очках, со странным именем Руперт Лузаник. Сначала все подумали, что он из прибалтийских республик, но он оказался москвичом. Был еще один, в очках, с выраженной еврейской наружностью, — Боря Ламперт. Его спросили:

— А ты откуда?

— Я? Я из Америки.

— Чего ты врешь?

— Нет, правда, мои родители иммигрировали в Советский Союз из Америки и привезли меня ребенком.

Это было необычно. Тут же Лиля увидела того высокого курчавого парня, который на лекции саркастически улыбался. Его звали Виктор Касовский, он был москвич. Он сказал Ламперту:

— Мы будем звать тебя «Америка».

— Меня так и звали в школе.

Лиля встала рядом с Виктором, она была ему лишь по плечо. Ей хотелось спросить, чему он улыбался, но, наверное, нехорошо задавать вопрос незнакомому человеку. На его лице она опять видела улыбку, ей показалось, что он смотрел на нее сверху вниз слегка насмешливо. Очевидно, его забавлял ее детский вид, две косички и наивность взгляда. Она повернулась спиной, чтобы отойти от него, но вдруг он сам спросил насмешливо:

— Ну что, много записала на лекции?

Лиля от удивления заморгала широко раскрытыми глазами:

— Не очень. А ты откуда знаешь, что я писала?

— Я смотрел — сколько дураков записывали?

Она не знала — обидеться или улыбнуться? Решила все-таки улыбнуться:

— А я тоже заметила, что ты все время чему-то улыбался.

— Я улыбался? Ну, может быть, я улыбался своим мыслям.

— Нет, правда, скажи — каким мыслям?

Он взглянул еще более насмешливо, наклонился к ее уху:

— Хочешь знать? Я улыбался той ерундистике, которую ты записывала за лектором. Только не болтай об этом. Усекла?

— Усекла. Я так и решила. Но ты не думай — я немного смогла записать.

Больше они не говорили, но, как почти всегда бывает, первые впечатления друг от друга наложили отпечаток на их отношения: с тех пор Виктор продолжал относиться к ней с некоторой насмешливостью, а Лиля сохраняла чувство удивления и уважения ко всему, что слышала от него.

Все в группе поразились, узнав, что среди них были два настоящих иностранца. Староста назвала имя, произнося с запинкой:

— Ф-ф-ер-нан-да Го-мез, так, что ли?

С необычайной живостью отозвалась изящная брюнетка с громадными черными глазами. В ее тонкой фигуре и в том, как она выступила вперед, была заметна особая грациозность.

— Ты откуда?

— Я испанка, но выросла в Москве. Меня привезли сюда с другими испанскими ребятами в тридцать восьмом году, — без акцента ответила Фернанда.

Про детей испанских коммунистов, которых привезли в Москву, спасая от гражданской войны с фашистом Франко, помнили все и приветливо улыбнулись изящной Фернанде.

На следующем имени староста запнулась еще больше, покраснела и произнесла с запинкой, смущенно:

— Х-ху-хуй, Чан Ли.

Ребята переглянулись и прыснули, девушки покраснели и опустили глаза: имя было и правда неблагозвучно для русского уха. Виктор, громко смеясь, поправил старосту:

— Ты говори — Фуй, Фуй. Усекла?

Староста, совершенно пунцовая:

— А что я могу? Здесь так написано, — и запнулась перед тем, как повторить фамилию.

Вперед выступил улыбающийся китаец в синем кителе. Он не мог понять, почему его имя произвело такое оживление, радостно закивал головой и повторял:

— Я — Ли, я Ли, дьа, дьа. Китайиська Нарьоднья Републьик.

Внимание всех обратилось на китайца. Его страна, Китайская Народная Республика, была образована всего год назад, в 1949 году, еще не имела своих учебных заведений и присылала на обучение в Советский Союз тысячи молодых людей. Ребята пытались заговорить с Ли, но он плохо понимал и еще хуже говорил по-русски. Ему трудно было привыкать к новому окружению, он волновался и заменял разговор постоянной улыбкой. Ему тоже все улыбались, старались его приободрить, Виктор дружески похлопывал его по спине.

Староста объявила расписание занятий:

— С завтрашнего дня начнется утренний цикл по анатомии, потом два часа занятий по латыни и два — по марксизму. На анатомию все должны принести белые докторские халаты и шапочки.

Это вызвало некоторое смятение:

— Где их взять? Сколько они стоят?

— Пятнадцать рублей.

— Ого! Дорого.

У Лили халат был. Она с гордостью достала его и влезла в рукава.

107