Чаша страдания - Страница 120

120

53. Диссертация декана Жухоницкого

С 1948 года в газетах, по радио и на собраниях в институтах велась кампания против «безродных космополитов». Под это определение попадали все интеллигенты, которые в печати или в своих выступлениях неосторожно ссылались на иностранных авторитетов или просто упоминали их. В число «безродных космополитов» чаще всего попадали евреи — ученые и деятели искусств. Даже упоминание имени Альберта Эйнштейна становилось опасным. Остряки переделали его фамилию на русский лад: «Эйн» значит «один», «штейн» — «камень». Вместе получалось «Однокамешкин». Ходил анекдот про лектора, который постоянно ссылался в своей лекции: «По теории относительности товарища Однокамешкина…», «Как было открыто товарищем Однокамешкиным…» И даже научную латинскую терминологию в литературе стали заменять неуклюже подобранными русскими определениями.

В медицинском институте тоже постепенно нагнеталась атмосфера. Почти половину старых заслуженных профессоров и преподавателей заменили новыми молодыми коммунистами, которые ничем себя в науке не проявили. Все уволенные были евреями. Вдруг исчезла профессор Лина Штерн, академик, член бывшего Еврейского антифашистского комитета. И сразу прошел слух о ее аресте. Затем прошел слух, что арестованы профессор Яков Этингер и его жена. В 1952 году так же загадочно исчезли прямо с работы профессора Мирон Вовси и Владимир Виноградов, оба академики. За ними пропали профессора Гринштейн, Гельштейн, Фельдман, Раппопорт, Зеленин. К ним прибавились русские профессора Егоров и Бусалов, начальники Кремлевского лечебного сануправления. Каждый день ходили упорные слухи, что арестовали то одного, то другого.

Студенты не могли понять, что происходит.

* * *

В разгар этой кампании арестов студенты узнали, что декан их факультета доцент Жухоницкий будет защищать докторскую диссертацию. Они любили его, он относился к ним с отеческой теплотой, в деканате у него была дружеская атмосфера, к нему могли свободно обращаться с разными просьбами, и он всегда старался помочь. Лилю он запомнил с того дня, когда своим решением и под свою ответственность включил ее в список принятых. При встречах с ней в коридорах института он спрашивал, как идет учеба, не нужно ли ей чего-нибудь, просил передавать привет маме и каждый раз добавлял:

— Как вы похожи на маму!

Лиля передавала приветы и упоминание о сходстве, и мама всегда чему-то улыбалась. В этот раз Лиля сказала:

— Мам, декан Жухоницкий будет защищать диссертацию. Он теперь станет профессором.

Перед мысленным взором Марии мелькнул образ высокого, худого, влюбленного в нее Миши, который хотел на ней жениться. Теперь он станет профессором. Это хорошо. А она вот всего-навсего медицинская сестра. Что ж — так сложились их жизни.

— Мам, несколько наших ребят хотят пойти на защиту диссертации — интересно ведь, мы никогда не были. И я пойду, мы поздравим его.

— Знаешь, дочка, поздравь и от меня тоже и отнеси ему цветы от нас обеих. Обязательно скажи, что это от тебя и от меня.

В аудитории на заседании ученого совета студенты скромно уселись вверху амфитеатра. Лиля положила букет на скамейку рядом с собой.

Внизу сидели члены совета, заведующие кафедрами. Состав совета сильно изменился за последнее время: арестованных профессоров исключили и на их место выбирали новых по рекомендации партийного комитета, в основном — молодых и партийных, ничем еще себя в науке не проявивших.

Диссертация Жухоницкого называлась «Метод лечения переломов внутрикостным соединением штифтом» и была первой в стране научной работой на эту тему. Он рассказывал о новой операции, которую сам предложил, и о новом изобретенном им металлическом штифте. По таблицам и иллюстрациям было видно, что с новой операцией результаты лечения намного улучшались. Три профессора, официальные оппоненты, известные хирурги, хвалили новую операцию и все закончили стандартной фразой: «Работа вполне соответствует требованиям, предъявляемым к докторским диссертациям, а автор заслуживает искомой степени доктора наук». После этого оставалось только провести тайное голосование — положить в деревянный ящик бюллетени с указанием «за» или «против». Студенты наверху в нетерпении готовились спуститься вниз и поздравить декана, Лиля сжимала в руке букет и готовилась сказать: «Это от мамы». Ректор института Сергей Миловидов, генерал и бывший заместитель министра, обвел аудиторию глазами:

— Может быть, кто-нибудь желает выступить неофициальным оппонентом?

Неожиданно руку поднял Степан Бабичев, член партийного комитета, хотя и не член ученого совета. Всего три года назад он закончил институт и, как секретаря комитета комсомола, его оставили в аспирантуре, дали ему «зеленую улицу» и позволили быстрее обычного защитить кандидатскую диссертацию по фармакологии (ходили слухи, что диссертацию ему написал под давлением парткома его профессор). В студенческой и аспирантской среде всегда выделялась и поощрялась прослойка карьеристов: малоспособных учеников, которые вступали в партию и занимались общественной работой больше, чем учебой. Таким был и Бабичев. Он не был хирургом, не мог компетентно оценить работу Жухоницкого, и старые члены совета удивились его желанию выступить. Бабичев начал с большим пафосом:

— Я вот внимательно просмотрел диссертацию. В библиографическом списке диссертант привел двести работ иностранных ученых. К сожалению, там есть даже имена так называемых «ученых», известных реакционными взглядами. Например, упоминается немец Кюнчер. Нам известно, что он работал в гитлеровской Германии. А между тем на отечественных — русских и советских — ученых ссылок всего менее ста, и совсем нет ссылок на классиков марксизма-ленинизма.

120