Чаша страдания - Страница 146

146

Павел обнял нового племянника:

— Ну вот, и я очень рад нашей встрече. Но герой — это ты, а не я. Потом нам всем расскажешь о своих подвигах.

— Да что же рассказывать? Главный подвиг — живым остаться.

Он сказал это так просто и так скромно, что все поразились глубокой верности этой мысли. Павел подумал: «„Главный подвиг — живым остаться“, это ж так ясно и значительно, как шекспировская фраза „Быть или не быть — вот в чем вопрос“».

За столом возникла пауза — все задумались над тем, что сказал Саша. И Павел, помолчав, подтвердил:

— Вот и я так про себя думаю: живым остаться — это самый главный подвиг.

Дядя Арон уже встал во главе стола и позвал тетю Олю — пора было читать первую молитву Сейдера. Все мужчины взяли с тумбочки лежавшие там кипой ермолки и прикрыли ими головы, как полагалось для молитвы, а женщины прикрыли головы кружевными накидками. Все встали вокруг стола, воцарилась тишина. Дядя Арон начал читать молитву.

64. Привыкание

Иногда, просыпаясь рано утром, Павел видел над собой высокий и гладкий белый потолок и не мог понять, где он. После шестнадцати лет в серых бараках с низкими нарами ему трудно было привыкнуть к городской комнате. И эта молодая женщина, его дочь, которая стесняется его в тесноте одной комнаты, и он тоже стесняется ее — привыкнуть друг к другу им еще трудно…

Привыкание к новой жизни требовало от Павла внимания и энергии: так много надо было переваривать… Слишком многое прошло мимо него, он столько лет был лишен контактов с миром. Он сам горько шутил, говоря Марии:

— Знаешь, Машуня, я чувствую себя как граф Монте-Кристо, которого после шестнадцати лет заточения освободили из подземелья замка на острове и выпустили в совершенно новый для него мир.

К сожалению, Мария это понимала, потому что Павел внутренне сильно изменился: он стал раздражительным, каждый день пил водку и часто, привязываясь к какой-нибудь ерунде, ворчал:

— Никто не хочет мне помочь, наверное, я не очень здесь нужен.

Ей и Лиле приходилось терпеть и сдерживать себя, чтобы прямо не сказать ему, как ужасно отстал он от хода новой жизни.

Все-таки постепенно к нему возвращался давно забытый привычный ритм размышлений, он опять начал анализировать события, изучал окружающее, приглядывался к изменениям жизни после Сталина. Правительство перегруппировалось: председателем Совета Министров стал самый молодой из сталинского окружения пятидесятилетний Георгий Маленков; секретарем ЦК Коммунистической партии стал Никита Хрущев; всесильного главу Комитета госбезопасности Лаврентия Берию арестовали и расстреляли. А старейшие соратники Сталина — Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян — заняли вторые-третьи позиции. Новое правительство повело себя человечнее: для всех установили строгий 8-часовой рабочий день, впервые приняли закон о пенсиях для трудящихся. В кинотеатрах шло больше иностранных фильмов, в Москву и Ленинград приезжали западные артисты, советских музыкантов и артистов балета стали выпускать на гастроли за рубеж. Но некоторые предпочитали оставаться там, становились «невозвращенцами» и рассказывали в печати правду о своей стране. Тогда выезжающих стали строго контролировать.

Людям так давно хотелось вдохнуть хотя бы струйку свежего воздуха свободы. Все-таки они почувствовали некоторое послабление, общее настроение немного поднялось, люди меньше стали бояться друг друга, даже смелее рассказывали политические анекдоты. В литературе тоже появились слабые новые веяния: повести «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева и «Оттепель» Ильи Эренбурга.

И все больше и больше выдвигался на первый план Хрущев, у которого были все задатки диктатора.

Привыкая к новой жизни, Павел все яснее понимал, что идеалы сталинизма быстро не улетучатся.

* * *

Девятого мая, в традиционный День Победы, Мария и Лиля решили сводить Павла на Красную площадь — смотреть на праздничное убранство и любоваться на красивый салют. Незадолго до этого он получил обратно свой боевой орден Красного Знамени и медаль «XX лет Рабоче-крестьянской Красной армии». Они вместе с Лилей прикрутили их к лацкану его довоенного пиджака. Пиджак свободно болтался на исхудавшем Берге, но Мария с Лилей оглядели его и остались довольны общим видом — все-таки он поправлялся и стал меньше сутулиться. Когда он, высокий старик с орденами на груди, появился в общем коридоре их коммунальной квартиры, соседи и соседки начали подходить и почтительно поздравлять:

— С праздничком вас, Павел Борисович!

Но для него это был отвлеченный праздник, он был раньше боевым командиром Красной армии, но ни войны, ни победы видеть ему не довелось.

На Красной площади волнами колыхалась праздничная толпа, громко звучала бравурная музыка военных лет. Когда начали исполнять самую популярную песню войны «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!..», Павел прислушался к словам и вдруг вспомнил:

— Я знаю эту песню. Это же старая песня, слова которой сочинил учитель словесности Александр Адольфович Боде из рыбинской классической гимназии.

Лиля удивилась:

— Нет, папа, это песня на слова Лебедева-Кумача.

Мария добавила:

— Да, я помню: он написал это в самом начале войны, в первые дни. Этот текст был напечатан в газете чуть ли не на следующий день после объявления войны.

— Какой Лебедев-Кумач? — возразил Павел. — Это написал Боде когда началась война с кайзеровской Германией в четырнадцатом году. Я сам пел эти слова четырнадцатилетним еврейским мальчишкой, стоя с русскими гимназистами на железнодорожной станции Рыбинска. И Семка, брат, был со мной и тоже пел. Мы все пели эти слова, — перед его мысленным взором выросла та старая платформа и они, двое, стоящих на ней; он улыбнулся воспоминанию. — Только тогда меня еще звали Пинхас, а его — Шлома. Учитель Боде заметил нас на платформе, мы держались особняком, украдкой поглядывали на гимназистов и солдат. Евреям лучше было не стоять рядом с русскими. Но он подозвал нас, долго расспрашивал, разрешил пользоваться гимназической библиотекой, а потом — стоять в строю с гимназистами и петь с ними эту песню.

146