Чаша страдания - Страница 26

— Очень, — робко выдавил он.

— Я зайду попозже, пойдем прогуляемся.

Саша еле дождался вечера. Сколько он пережил за эти дни, сколько страха и голода натерпелся, но теперь отъелся, отмылся и его молодой и сильный организм хотел жить полной жизнью.

Надя сама взяла его под руку, прижалась жарким телом и в темноте повела к стогу сена:

— Залезай за мной.

Саша не знал, что сказать, что делать, часто и тяжело дышал. Но зато Надя знала — подставила ему губы и ловко скользнула под него:

— Пожалуйста, только не кончай в меня, я боюсь забеременеть.

Эти встречи продолжались по вечерам, Саша постепенно смелел — он становился мужчиной. Стесняясь, все-таки спросил:

— Как ты решилась на это сама?

— Ах, Саша, ведь война же — сегодня жив, а завтра убьют. И потом, потом, — она засмеялась и приложила палец к его губам, — дурачок ты такой, ты мне нравишься. Давай еще, только долго-долго.

Однажды приехал к хозяевам родственник из районного центра, увидел Сашу и рассказал:

— У нас немцы согнали всех евреев, заставили их вырыть большую яму и постреляли. Которых не совсем убили, тех все равно бросали на дно и засыпали землей. Из-под земли слышались стоны, земля дышала от их движений. А немцы со смехом ездили по ней на тракторе, утрамбовывали. Вот так-то. Ты, Сашка, еврей, все вокруг знают. Уходи отседова как можно скорей.

Вечером пришлось Саше в последний раз ласкать Надю. Оба плакали. Ластясь к нему, вжимая его в себя, она шептала:

— Родной мой, дай бог тебе выжить и найти свое счастье, а я тебя полюбила.

* * *

В ту же ночь он ушел из деревни с котомкой еды. Направление у него было одно — на восток, чтобы пробраться к своим.

Вокруг было много красноармейцев, избежавших плена в битве под Вязьмой. Там немцы окружили и разгромили три русских армии, прикрывавших Москву. В одну из ночей Саша натолкнулся на такого беглеца, когда забирался в стог сена. Сначала оба испугались друг друга, но сразу поняли, что свои. Этот солдат рассказал Саше, что творилось под Вязьмой:

— В плен попало с миллион наших.

— Не может быть, чтоб миллион.

— Говорю тебе, миллион — значит, миллион.

Дальше они пошли вдвоем, но напарник не хотел идти к своим, боялся, отстал. Саша добрался еще до одной деревни и попросился на ночлег. Хозяин будто и жалел его, и боялся пустить: немцы по всем деревням объявили: за укрывание партизан и пленных будут расстреливать на месте. И в ту же ночь предал Сашу — сам привел полицая.

Так он во второй раз попал в плен, и его впихнули в лагерь в городе Борисове. Пленных действительно было так много, что не хватало ни места, ни еды. Самых здоровых отбирали в похоронную команду, которая каждый день выносила из лагеря более ста трупов. Их бросали в вырытую яму в несколько рядов, закрывали хворостом, обливали бензином и поджигали.

В лагере Саша заболел: совершенно пропал аппетит, он не мог съесть даже тот мизерный паек, что выдавали, в его мешке их накопилось три, мешок лежал под головой как подушка. Саша, без сил и почти без сознания, прощался с жизнью, представлял себе, как его безжизненное тело бросают в яму с другими и поджигают. Но… через три дня он открыл глаза и не смог найти ни мешка с хлебом, ни своих сапог — кто-то стащил и то, и другое, считая его уже мертвым.

При пробуждении Сашу ждала приятная неожиданность: он увидел Федора, того, с которым бежал из плена в первый раз. Федор сидел возле него, принес ему хлеба и немного горячей воды:

— А я тебя сразу распознал, да только вот горевал, что помираешь.

— Умирал, а не умер. Ты-то как опять в лагере оказался?

— В моей деревне облава была, я от родителей сбег, чтоб их не подвести под расстрел, ну а меня все одно зашухарили.

Саша смотрел на свои холодные босые ноги:

— Как же я теперь без обуви буду?

Федор оглянулся вокруг:

— А вон, тама, лежит один, вроде бы уже готов — отошел, не шевелится. Снимай с него сапоги-то, твои будут.

Саша никогда в жизни ничего не воровал. Он стоял над человеком и всматривался — вроде бы мертвый. Стыдясь самого себя, он осторожно стащил с его стоп грязные сапоги, обулся — вроде бы подходят. И вдруг его обуял ужас: тот человек зашевелился. Но это были конвульсии перед смертью, вскоре его унесли.

Опять явилась мысль о побеге, они шептались об этом с Федором, но лагерь был окружен колючей проволокой и вторым рядом проволоки под электрическим напряжением. Тогда Саша стал думать, как сделать, чтобы не узнали, что он еврей, и не убили его. После рождения ему сделали обрезание, и теперь, когда он мылся в санпропускниках, всегда прикрывал член ладонью. Но ведь кто-нибудь может заметить и донести. Он решил примкнуть к группе пленных татар, у которых тоже существует обычай обрезания. Выучил у них несколько слов и приготовился в случае подозрения сказать, что вырос в Москве и плохо знает язык. И вдруг — проверка татар муллой. Стоя с ними в очереди, Саша лихорадочно соображал — что делать? Его выручила смекалка пленного: в подходящий момент он переметнулся к чувашам — их не проверяли. Избежав проверки, сам думал: «Сколько еще мне предстоит подобных испытаний и выдержат ли мои мозги и нервы?»

Пленных эшелонами увозили в Германию — на работы. Сашу с Федором увезли в Польшу, там поставили работать на овощном складе. Можно было вдоволь наесться наскоро грязной морковки, не обтирая ее от земли. Голодному человеку не до чистоты.

А все-таки его не покидала мысль о побеге. Желающих набралось пятнадцать человек, Федор с ними. Им удалось ночью связать часового и проползти под колючей проволокой. Несколько ночей они шли по лесу, днем прятались в ямах. Один раз всю группу обстреляли немцы, спастись сумели лишь десять человек во главе со старшим — бывшим лейтенантом Гореловым. На следующее утро Горелов послал Сашу и Федю на разведку в одинокий дом у опушки леса — нельзя ли добыть вареной картошки? Люди в доме приняли их приветливо, но две женщины все время куда-то выходили, вроде как по делам. Через некоторое время они услышали издали крик Горелова: