Чаша страдания - Страница 28

Комиссара, как представителя партии коммунистов, полагалось иметь в каждой военной части. Мария его побаивалась: кто знает, как он отнесется к жене арестованного. До сих пор Мария не сталкивалась с антисемитизмом, простые люди в провинции были значительно сердечней, чем москвичи. Но теперь заволновалась — оставят ли ее работать в военном госпитале? Но в годы войны люди изменили свои привычки, жили и работали дружнее, помогали другу другу. К тому же квалифицированные работники нужны были повсюду. И начальник, и комиссар оценили Марию, отнеслись к ней дружески. Со стажем работы в столичной поликлинике и почти законченным медицинским образованием, она была из среднего персонала самой опытной, и ее сделали старшей вольнонаемной сестрой.

Работы стало так много, что она уходила в госпиталь до рассвета. А пробираться в темноте по сугробам на улицах было почти невозможно, особенно в метель, и за ней стали присылать лошадь с розвальнями. Мария влезала в громадные подшитые валенки, заворачивалась в большой и вонючий овчинный тулуп и затемно уезжала на весь день. Ездить в санях было куда удобней, одно только огорчало и смешило ее: старик-кучер из хозяйственной службы постоянно материл своего громадного вороного мерина Ермака. Ругался он в буквальном смысле как извозчик, но в свои ругательства каким-то образом включал знакомые имена:

— Ну, ты, карла-марла, бубель-яроцкий, мать твою!..

— Но… твою мать! Самуил ты Самойлов, басаргин проклятый!..

— Ишь ты, блюхер ты рода человеческого, мать твою!..

Марии он совершенно не стеснялся, и если бы она сделала ему замечание, очень поразился бы: мат — это обычный жаргон улиц, работяг и извозчиков, без него не обходится ни один разговор, да и в интеллигентных домах им тоже нередко «балуются», хотя все-таки стесняясь женщин. Да и сами женщины, особенно из простого люда, умело используют его в своих разговорах. Марию беспокоило, что Лиля услышит на улицах такой же мат. Лиля действительно слышала его вокруг и удивлялась, не понимая:

— Мам, почему они все время говорят — бляха, бляха?

— Так, это такая присказка простонародная, ты не повторяй за ними.

Потом Лиля узнала смысл этих слов и просто перестала обращать внимание. Мария мало видела дочь, поскольку приезжала домой поздно, уже в темноте, под аккомпанемент ругательств своего возницы. Дома едва успевала поцеловать засыпающую или уже спавшую Лилю, потом вспоминала слова Нюши: «Я если за день не наломаюсь, то и не усну» — и, обессиленная, мгновенно засыпала.

* * *

В разгаре паники в октябре 1941 года до некоторых людей в Москве стали доходить глухие зловещие слухи о каком-то массовом уничтожении евреев в Киеве. Ничего точно не было известно, потому что это было глубоко за линией фронта. Но говорили, будто там погибло более ста тысяч евреев. Слухи взволновали всех, до кого дошли, но больше всего — писателя Илью Григорьевича Эренбурга. Он был киевлянин по рождению, любил свой город, там у него было много друзей детства. Эренбург метался от одного официального лица к другому, расспрашивал, но они тоже не знали деталей. Он поставил себе целью любыми путями узнать подробности того, что случилось.

За двадцать лет до начала войны, в 1921 году, еще молодым человеком, Эренбург написал в приморском бельгийском городке Ля Панн роман «Необычайные приключения Хулио Хуренито и его учеников». В нем он почти в точности угадал основные катаклизмы начавшегося XX века: главными проблемами станут немецкий фашизм, советский тоталитаризм и еврейский вопрос. Евреев он описал как врагов того и другого и предвосхитил их массовое убийство. И вот с начала войны Эренбург видел, что сбываются его предсказания: столкнулись фашистский и коммунистический лагери и евреям от этого становится все хуже.

Эренбург стал корреспондентом военной газеты «Красная звезда». Он чувствовал, что не все советские люди понимают, с каким противником они имеют дело. Он писал: «Бойцы считают, что солдат противника пригнали к нам капиталисты и помещики, что если рассказать немецким крестьянам и рабочим правду, то они побросают оружие».

Эренбург писал острые злободневные статьи, его даже называли «литературным пулеметом». И пропустить, не описать такой факт, как массовое уничтожение евреев, было невозможно: он опишет это в газетах и журналах, его статьи читали все, их передавали друг другу, из них узнавали подробности о войне, о них говорили.

Еврейский вопрос волновал Эренбурга не столько потому, что по рождению он был еврей, сколько потому, что он был русский интеллигент высокой культуры. Он чувствовал свою ответственность перед читательской массой: как писатель он должен давать читателям объективную информацию и помогать правильно сориентироваться в этом сложном и важном вопросе. Нельзя допустить, чтобы через двадцать лет после революции, давшей невероятный подъем еврейской нации, советское общество снова попало в плен недоверия к евреям. А признаки этого были уже налицо. Как раз вскоре после начала войны в разных кругах стали вестись закулисные разговоры о том, что на фронте не видно сражающихся бойцов-евреев. В одной из газет даже появилась статья «Тыловые патриоты», в ней прямо говорилось, что евреи предпочитают проявлять свой патриотизм не на фронте, а скрываясь от опасностей в тылу. Эренбурга это возмутило до глубины души. И тут в одной из армейских многотиражных газет он увидел маленькую заметку о подвиге сержанта-еврея Наума Когана: его роту обстреливал из прикрытия немецкий пулемет. Бойцы пытались забросать его гранатами, но пулемет не замолкал. Комиссар криком поднимал бойцов: «За Родину, за Сталина!» Но как только они поднимались, пулемет косил их десятками. Тогда сержант Коган по-пластунски подполз вплотную к амбразуре и выстрелил в отверстие. Но пулемет все строчил. Комиссар опять крикнул: «За Родину, за Сталина!», но бойцы уже не хотели подниматься в атаку, ситуация была критическая — могла погибнуть вся рота. Отступи она — сзади стоял заградительный отряд из своих же, которым было приказано стрелять по бегущим бойцам. Что мелькнуло в сознании Когана? Чтобы заглушить пулемет, он кинулся вперед и всем телом лег на амбразуру. Пулемет прошил его насквозь, но обстрел заглох. Это помогло роте победить. Бойцы стащили Когана с амбразуры еле живым, отнесли на руках в госпиталь. Его жизнь чудом спас главный хирург фронта профессор Александр Вишневский. После операции Когана отправили на долечивание в тыловой госпиталь и след его затерялся. Он был награжден медалью «За отвагу», но его не смогли разыскать.