Чаша страдания - Страница 93

— Алешка, догоняй! — наклонилась и помчалась вдоль аллеи в дальний конец парка. Он кинулся за ней, она — от него. Еще быстрей, еще дальше… Там людей было меньше и лампочки светили не так ярко. Обогнув сугроб, она боковым зрением заметила темную ложбину, в ней можно хорошо укрыться от него, а потом — и с ним. Она с ходу кинулась в ложбину на снег и легла на спину. Алеша потерял ее за выступом сугроба, показался, тормозя и нерешительно высматривая ее впереди на аллее. Тогда она осторожно выставила ногу и своим коньком задела его конек. Она сбила его, Алеша покачнулся, стал падать, выставив вперед руки. И вдруг в момент падения увидел ее лежащей в ложбине сугроба, услышал ее смешок, изогнулся всем телом и упал прямо на нее — обхватив руками, лицом к лицу. Нина закрыла глаза и подставила ему полураскрытые губы.

О, этот первый поцелуй! Такой сладкий, такой нежный, такой долгий. Алеша лежал на ней, оба были не в силах прервать наслаждение от близости своих жарких тел. Она раскинула ноги, все сильнее вжимая его в себя, и почувствовала через тонкие спортивные брюки его напряжение. Ей так хотелось отдаться ему, отдаться прямо здесь, в сугробе, на снегу…

— Ой, Алеша, Алеша! Мне чего-то так хочется, так хочется… Алеша, это мука — терпеть…

Обоим казалось, что вот еще миг, и они испытают это ощущение. Оба замерли в объятиях и ждали. А мимо мчались другие пары, другие компании и одиночки, и никому не было дела до этих целующихся в ложбине сугроба. Но все-таки… Их почти засыпало снегом, когда они оторвались друг от друга.

Обратно они шли в обнимку и укрывались в тень каждого подъезда, чтобы целоваться еще и еще. Между поцелуями она говорила:

— Завтра, милый мой, завтра я буду твоя. А потом ты станешь приходить ко мне с ребятами. Ты будешь моим поэтом и нашим поэтом.

— Но я хочу приходить к тебе только один.

Нина играла глазами:

— Я знаю, почему ты хочешь один. Я знаю, знаю.

Он шепнул ей прямо в ухо:

— Потому что я хочу тебя. Я хочу тебя всю-всю-всю.

— Но надо же быть благоразумным…

Они ступили под арку ее дома, остановились и на прощание опять потянулись друг к другу. Оторвав от него горячие губы и задыхаясь, она сказала:

— До завтра, милый мой, вечером ты будешь у меня. Понял? Будешь у меня — один. Приготовь еще стихи. Ну, иди, иди!

Трудно было оторваться от нее — Алеша повернулся и все оглядывался, пока не вышел из-под арки на Арбат. Нина еще смотрела ему вслед.

Когда она вошла во двор с другого конца арки, от подъезда отделились две мужские фигуры и подошли к ней вплотную:

— Вы арестованы.

Это было так нереально, так непонятно! Она окаменела, в ней все застыло. Они сжали ее с двух сторон и повели к машине, ожидавшей на улице. Соскользнувшая с ее плеч связка коньков осталась валяться под аркой.

37. Покушение на Сталина?

Окрыленный нежностью и обещаниями Нины, Алеша ночью писал ей стихи:

Мы все безвольнее больных,
Когда желанием объяты;
Владея волей за двоих,
Легко заставила меня ты

С волненьем думать о тебе,
Ласкать мечту стихов улыбкой…
Ты так вольна в моей судьбе,
Как виртуоз владеет скрипкой.

Отдавши волю за любовь,
Согласен впредь во всем с тобой я,
С одним условием — чтоб вновь
Обрел я страсть взамен покоя.

В это время Нину привезли во внутренний двор Лубянки, зарегистрировали и сфотографировали как арестованную. В душевой комнате охранница с сержантскими погонами на плечах профессионально-безразлично скомандовала:

— Раздевайтесь!

Она остригла ее волосы наголо и опять скомандовала:

— Мыться!

Она выдала ей серую холщовую рубашку и серый халат:

— Идти впереди, не оглядываться! Я буду командовать, куда поворачивать.

Абсолютно ошарашенная, Нина уже утром оказалась в одиночной камере.

Как раз в это время Алеша ждал ее перед университетом — так нужно и важно было снова увидеться после того невероятного первого поцелуя, отдать ей новые стихи. Он знал, что она всегда приходила в последний момент, но сегодня минуты шли так долго, уже надо было быть в аудитории, а она все не показывалась. Может, он пропустил ее, не заметил? На лекции он все время оглядывался на верхний ряд — не появилась ли она там? Ее не было. Странно… В перерыве он решил спросить о ней у друзей из ее компании. К его удивлению, он не нашел ни одного из них. Это тоже было странно.

* * *

Нину Ермакову, Костю Богатырева, Мишу Кудинова, Володю Володина, Бориса Камзина и остальных из их компании университетских студентов арестовали по обвинению в планировании покушения на члена правительства. Когда на Лубянке каждому из них отдельно предъявили это обвинение, они не могли понять, о чем им говорили следователи, — так это было нелепо, фантастично, глупо. Какое покушение, какие члены правительства? Но им не давали видеть друг друга, и имя Сталина следователи не называли, хотя как раз в покушении на него их и обвиняли. Следователям надо было услышать это имя от обвиняемых.

Нинин следователь сказал ей утром:

— Вы обвиняетесь в том, что в своей квартире собирали конспираторов и готовились бросить бомбу на улицу Арбат. Признаете вы себя виновной?

— Про какую бомбу вы говорите? Про каких конспираторов?

— Вы сами это знаете.

— Это какое-то наваждение. Ничего этого не было и быть не могло. Я и мои знакомые — все студенты-филологи.