Чаша страдания - Страница 92

У вдохновенья есть своя отвага,
Свое бесстрашье, даже удальство.
Без этого поэзия — бумага
И мастерство тончайшее мертво.

Нина кокетничала:

— Но кроме вдохновения поэт должен еще уметь передавать чувство, — и добавила, понизив голос: — Ты уже испытывал настоящую любовь?

Алеша страшно смутился, покраснел:

— Настоящую — что ты имеешь в виду?

— Ну ты знаешь — настоящую…

— Н-н-нет, — он не хотел врать.

Она опустила ресницы и, еще понизив голос, сказала:

— А я испытала. Очень сладкое ощущение.

Алеша совсем потерялся: почему она в этом призналась, может быть, хотела сказать, что готова отдаться ему?

Хитрая и опытная Нина вдруг приблизилась к нему так, что он почувствовал ее упругие груди:

— А мне ты не хочешь написать стихи? Только с чувством.

Алеша замер от ощущения близости, тихо ответил:

— У меня есть стихи, посвященные тебе.

— Правда? Ты уже написал мне? Почему?

— А вот прочтешь, тогда поймешь.

Ей очень хотелось прочитать сейчас же, но у него не было их с собой. Он аккуратно переписал их на лекции и отдал ей два листка в конце дня, на прощание. Ложась спать, она взяла стихи и прочитала:

ВЕСЕННИЕ СТИХИ
Нине

Чем ночи короче,
Тем думы длинней,
И стих мой отточен
Весною острей;

Разбужен капелью,
В ответ на призыв,
Он верен апрелю
До первой грозы;

А солнце запенит
Весну через край,
Ему он изменит
И влюбится в май;

Когда же зарницы
Погаснут с теплом,
Мой стих сохранится
Во взгляде твоем.

Нину охватывала сладостная истома: быть любимой поэтом! Были еще стихи:

Влюбленно я, приладившись к перу,
Поэзией переполняю счастье,
Но к музыке тобой рожденной страсти
Я текста все равно не подберу;

Ты будешь, моя милая, права,
Стихи мои оставив без вниманья;
Спокойней мне — не слушать замечанья
И радостно вымучивать слова;

Они и так не смеют воспевать
Любви неоценимое участье,
А критики суровое пристрастье
Сумею я и в ласках угадать.

Засыпала она с улыбкой — он такой робкий, ни разу даже не пытался поцеловать ее. Но все-таки написал про ласки. Какую награду она предложит поэту? Она завоевала его, он будет первым в университете, кому она все-таки отдастся. Ее юные гормоны знали это лучше нее самой…

* * *

Они договорились поехать кататься на коньках в Центральный парк культуры имени Горького — вдвоем. Оба были полны ожиданий, и она собиралась рассказать ему про свои «суаре», попросить, чтобы он тоже приходил. Алеша ждал ее возле арки дома. Нина вышла в меховой курточке, с коньками через плечо и в яркой вязаной шапочке с козырьком и помпоном. Она была прелестна и улыбалась. Он залюбовался девушкой и почувствовал, что это была особая улыбка — только для него. Они шли вниз по Садовой, он все хотел спросить ее о стихах. А она лукаво улыбалась и ничего не говорила.

— Нина, ты прочла?

— Конечно, прочла. А ты сомневался?

— Нет, не то чтобы сомневался, а просто хотел знать.

— Я выучила их наизусть.

— Даже наизусть? Зачем?

— Я так хотела. Эти стихи — мои, они всегда должны быть со мной — не на бумаге, а в голове. Я даже так запрятала твои рукописи, что, наверное, до старости не сумею найти их. Но эти стихи всегда со мной, в голове. Наверное, Анна Петровна Керн тоже помнила написанное ей Пушкиным «Я помню чудное мгновенье…». Вот. Твои стихи — это мое «чудное мгновенье». Когда мне будет грустно, я стану повторять их себе снова и снова.

Это было так трогательно, так абсолютно неожиданно, он поразился:

— Нина…

— Что? Скажи мне.

Она ждала объяснения, на этот раз — в прозе. В порыве влюбленности он сказал:

— Если ты будешь со мной, тебе никогда, никогда не будет грустно.

Это и было настоящее объяснение. Она прижалась к нему и заглянула в глаза:

— Правда? Поклянись.

Он комически встал в гордую позу и патетически произнес:

Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем.

— Это не твоя клятва, это клятва лермонтовского Демона.

— Ну и что? Я твой Демон. Я чувствую то же самое, что чувствовал он.

Она встала перед ним, опять заглянула в глаза:

— А что он чувствовал?

— Ну, ты же знаешь.

— Нет — скажи: что вы оба с ним чувствуете?

Он вздохнул:

— Мы оба, мы оба…

— Ну что это — любовь?

Она сделал оборот вокруг него и запела на мотив из оперы «Кармен»:

— Любовь — как птичка…

Они болтали, смеялись, и каждый знал — важно не то, что они говорили, а важно, как они говорили. Все слова были — любовь.

Под аркой высоких ворот Парка культуры висел портрет Сталина в маршальской форме. Алеша нахмурился, украдкой указал на него Нине:

— Видишь — без него и на коньках кататься нельзя, — оба понимающе улыбнулись, он тихо добавил: — Запомни: никогда ни при каких обстоятельствах не упоминай его имя при незнакомых тебе людях. Это очень опасно. Поняла?

Она взяла его под руку, прижалась:

— Я поняла — ты это говоришь потому, что любишь меня.

Все аллеи парка были превращены в ледяные дорожки, по обеим сторонам висели гирлянды пестрых ярких лампочек. В центре больших ледяных площадей и небольших площадок стояли елки, тоже увешанные лампочками. Падал густой снег, гремела музыка — вальсы и мазурки из балетов Чайковского, польки Штрауса, народные мелодии. Людей было очень много, все катались — веселые, раскрасневшиеся. Нина крикнула ему: